"Хочу заговорить тем голосом, который у меня остался": как тюменца расстреляли за личный дневник в 1937 году
Далее в сюжете: Где тюменки учились до революции: история гимназистки Вали Козловой
"Через 7 лет тюремно-лагерной изоляции хочу попробовать заговорить тем голосом, который у меня остался после пеллагры (болезнь) и лагерей".
Такую фразу запишет в амбарную тетрадь тюменский счетовод Андрей Аржиловский 3 сентября 1936 года. Это начало его записей о пребывании в Вишерском и Темниковском лагерях в период с 1929-го по 1936 год. На одной из страниц — пометка от руки:
"Этот дневник на десяти (10) листах изъят у меня при обыске. Аржиловский. 29/ VIII-37 г.".
Воспоминания, которые Андрей Степанович доверил бумаге, вкупе с его личным дневником станут основанием для смертного приговора. Его приведут в исполнение 8 сентября 1937 года в тюменском "доме НКВД" — месте массовых расстрелов тюменцев в годы большого террора.
30 октября в России — День памяти жертв политических репрессий. В преддверии этой даты о содержании дневника и судьбе Андрея Степановича Аржиловского мы поговорили с его правнуком — Андреем Аржиловским. Материал подготовлен совместно с проектом Музей воспоминаний "Мы жили".
В семейном архиве Андрея хранится копия уголовного дела прадеда. В сентябре 1937-го Андрей Степанович Аржиловский был осужден по 58-й статье. Обвинение: участие в контрреволюционной деятельности и борьба с советской властью.
К делу приложены изъятые у Аржиловского дневники. На допросах Андрей Степанович говорил, что его убеждения "к сожалению, не являются чисто советскими" и что он не верит в "построение социализма во всем мире". При этом настаивал: "Мои убеждения остались при мне и в моих дневниках, распространением моих убеждений я нигде и никогда не занимался". Критические замечания в сторону советской власти в дневниках Андрея Степановича подчеркнуты. Вероятнее всего, следователем.
Из записей Андрея Аржиловского от 3 сентября 1936 года об отбывании наказания в Вишерском лагере:
"Самой легкой работой я лично находил лесопилку. Около машин как-то легче работается и время — 8 часов — проходит быстро. Большинство партий ходили на работу без конвоя, да он нам и вообще не требовался, куда бежать в нашей счастливой стране? Разве не все равно?".
Из записей от 31 октября 1936 года о пребывании в Темниковском лагере:
"Пользуясь правом просить досрочного освобождения после отбытия половины наказания, я подал два заявления: одно в Москву, другое — в главный мордовский суд, которому предоставлено великое право освобождать из лагеря. <…> Прихожу в суд и вижу, что я еще не научился понимать коммунистов: освобождали они воров, убийц, освобождали парня одного, отцеубийцу, с явно выраженными признаками врожденной преступности; нежно и предупредительно относились к растратчикам; но как только дело доходило до 58-й статьи, лица судей и прокурора вытягивались и председатель коротко бросал готовую фразу: "Отказать, как классово чуждому". <…>
Я сразу почувствовал, что мне не вылезти из лагеря даже и тогда, когда окончу срок. Этот новый способ лжи, эта согласованность действий, когда нужно погубить человека, так больно ударили по психике, что я осунулся и постарел сразу на несколько лет. Но это же так естественно: чуют правду и не прощают нам наших протестов против насилия... Долго я ходил, как громом пораженный".
Впервые фрагменты дневника Андрея Аржиловского были напечатаны в газете "Тюменский комсомолец" в 1989 году. В 1992 году его записки в журнале "Урал" опубликовал тюменский историк, писатель Константин Лагунов.
В текстах Аржиловский прямо называет две причины, по которым берется вести дневник. Первая — он начинает забывать, что происходило с ним в лагерях, и чувствует потребность зафиксировать то, что еще остается в памяти. Вторая — для него эти записи нечто вроде гимнастики для мысли, так он тренирует свои навыки письма. Преднамеренно или нет, но Аржиловский проговаривается и об еще одной причине, по которой он всё это пишет.
В тексте от 3 сентября 1936 года встречаем фразу:
"После долгих мытарств наконец поступил в контору лесозавода "Кр[асный] Октябрь" на 150 р. Но чтобы было всем понятно, надо начать с Адама".
Всем — это кому? Автор дневника явно рассчитывает, что эти записи каким-то образом останутся в истории.
"Этот дневник написан не для себя, а чтобы его прочитали, — считает правнук Андрей Аржиловский. — У Андрея Степановича неплохой язык. Он использует эпитеты, которые за пять минут не подберешь. Видно, что человек опытный и писал с удовольствием. Возможно, для него это был шаг, чтобы оставить после себя такой якорь. Заякориться в воспоминаниях".
Андрей Степанович Аржиловский родился в 1885 году в крестьянской семье в д. Зырянка, что в 30 километрах от Тюмени. С 1905 года служил во Владивостоке. Там он получил два года арестантских работ. В письмах сестре Физе объяснял, что с кулаками накинулся на фельдфебеля в защиту избиваемых солдат. После отбытия срока в 1911 году вернулся домой. Работал писарем, помогал отцу в поле. К этому времени относятся его первые заметные литературные опыты. В тюменской газете "Ермак" были опубликованы заметки Андрея "Деревенские письма" и "Записки незаметного человека". В дневниках Аржиловский отмечает: если бы позволяли жизненные обстоятельства, он предпочел бы заниматься литературным трудом.
С июля 1918-го по март 1919 года участвовал в работе следственной комиссии, организованной Временным Сибирским правительством. За это в феврале 1920 года приговорен ревтрибуналом к 8 годам принудительных работ. Был амнистирован через 3 года.
О дальнейших событиях можем судить со слов самого Андрея Степановича:
"С ноября 1926 года я поступил бухгалтером к Николаю Ефимовичу Рычкову, советскому купцу, который около плохой кооперации создал бойкое торговое дело. Так называемый НЭП креп и развивался, завоевывая себе порядочную "жилплощадь" в социалистическом отечестве нашем. Правда, на погибель себе.
Мы жили хорошо: умножали свое хозяйство, ели жирно, много и вкусно, одевали ребят чисто и тепло. Жили весело и культурно. Книги читали не томами, а пудами. У меня прибывало, а у Рычкова не убывало. Если я имел породистых коров и бегучую лошаденку, то мой зять-патрон имел два хороших дома, третий тоже не плохой, огромные кладовые, прекрасного битюга, массу всяких ценностей. В общем, работали, но жизнь "куражили". Финансовый отдел ГПУ и прокуратура на все это безумие смотрели иронически и ждали еще лучшего оперения. В нашем районе всерьез началась коллективизация только в 1929 году".
В 1929 году хозяйство Аржиловских признают кулацким. Андрея арестовывают, его жену Лизу и пятерых детей — 9-летнюю Тамару, 8-летнего Геннадия, 5-летнюю Галину, 3-летнюю Музу, годовалого Арсения — лишают жилья и отправляют на спецпоселение в д. Большая Заморозовка Велижанского района. Там они проведут два года, не имея своего угла и голодая, прежде чем им разрешат отбыть в с. Онохино.
Тюменскую тюрьму Андрей Степанович впоследствии вспоминал так:
"В тюрьме оказалось душно и тесно до ужаса, т. к. против нормы набили тюрьму мужиками до отказа. Спали в растяжку только счастливцы. Многие сидели в обнимку с грязной и вонючей парашей.
Встанем бывало на поверку и как только тюремщик сосчитает последнего — все разом падают, чтобы занять место. Не успел упасть на пол — будешь ночь мучаться без места.
<…>
Тюрьма того времени была ужасна тем, что почти ежедневно открывала ночью двери и выдавала узников для расчета. Даже Москва в журнале "Советский юрист" отмечала обилие смертных приговоров, вынесенных тюменскими судами. Старались ребята".
Андрея Аржиловского осудили на 10 лет по ст. 58 п. 10 — за контрреволюционную агитацию против колхозов. Часть наказания он отбывает в Вишерском исправительно-трудовом лагере в Пермской области. Весной 1931-го Аржиловского переводят в Темниковский лагерь в Мордовию, где он пробудет пять лет:
"В Темниках я выдюжил только три месяца, пеллагра так оседлала меня, что никто и не думал видеть меня живым. Сначала стационар, потом лазарет. Организм был изнурен до крайности, а беспрерывный и продолжительный понос окончательно подводил к могиле. Я уже не протестовал, ничего не желал и готов был уйти туда, где по всей вероятности нет принудительных лагерей. Однако живучесть взяла свое и я слез с больничной койки".
В 1936 году лагпункт попал под ликвидацию. Вскоре Аржиловский получил условно-досрочное освобождение из Москвы и приехал в Тюмень.
Из записи от 28 октября 1936 года:
"Сижу в новом домике на задах лесозавода "Красный Октябрь". Домик этот отдан во временное пользование моей семье взамен отобранного в Зырянке. Милостью Москвы я освобожден еще в мае и начинаю забывать лагерные мытарства. Служу счетоводом при заводской конторе; зарабатываю 150 руб. в месяц. В переводе на хлеб это выходит 166,5 кг или 16 ½ пуда. По-прежнему всего на 8 р. Ну, да Лиза — моя нестареющая жена — прирабатывает рублей на 200. И живем не сытно, но и не голодно. Ребята: трое в школе, двое со мной за столом. Муза, смышленая девочка, читает, Арсений, один из наших близнецов, рисует. Он, кажется мне, поздно развивается, плохо смыслит в грамоте, и это меня раздражает. Но я, вероятно, не в меру требователен и ворчлив".
Из записи от 7 ноября 1936 года:
"Получил пригласительный билет от завода не торжественное заседание. В 5 часов начало. Уютная столовая завода с крохотным красным уголком для президиума. Музыканты пришли аккуратно. Собралось десятка два ребятишек; пришла небольшая кучка работниц и 5 человек рабочих. Появились распорядители и занялись украшением столовой. Между прочим, портреты вождей теперь устроены наподобие прежних икон: круглый портрет вделан в рамку и прикреплен к палке. Очень удобно: на плечо — и пошел. И вся эта подготовка весьма напоминает подготовку к прежним церковным торжествам... Там были свои активисты — здесь свои".
Последнюю запись в дневнике Андрей Степанович сделает 27 июля 1937 года — за два дня до ареста. Считал ли Аржиловский, что вести подобный дневник в то время было опасно? Предвидеть такой исход в 1936 году, когда были сделаны первые записи, он едва ли мог, считает правнук Андрея Степановича.
"Предполагал ли Андрей Степанович, что будет такое резкое усиление репрессий в 1937 году? Думаю, для него это было неожиданностью. Он не писал контрреволюционные вещи, никого не призывал. Едко отмечал какие-то моменты — да. За это можно расстрелять? За то, что ты пишешь это в дневник? Он в конце писал: чувствует, что ему это нужно прекратить. И он этот дневник на какое-то время прятал. Жена Лиза не разрешала ему вести дневник, была против этого", — отмечает Андрей Аржиловский.
Через два дня после расстрела Андрея Степановича арестовали его старшего брата Михаила, преподавателя пения в тюменских школах. Он проходил по так называемому "делу церковников". Михаила Аржиловского расстреляли 12 октября 1937 года. Известно, что Михаил Степанович был музыкально одаренным человеком. До революции обучался в консерватории в Санкт-Петербурге. Был псаломщиком. Последнее, видимо, сыграло решающую роль в обвинении. Впоследствии, как и брат Андрей, реабилитирован.
До недавнего времени главной хранительницей истории этой ветви семьи Аржиловских была дочь Андрея Степановича — Муза. Она прожила долгую жизнь, скончалась в Тюмени в 2019 году. Многое о судьбах Аржиловских Андрей узнал благодаря бабушке Музе. В начале 1990-х годов ей удалось получить из архива копию дела и записи отца.
"В школе я узнал, что меня назвали в честь Андрея Степановича. О том, что прадед был репрессирован, а впоследствии реабилитирован, я услышал в седьмом или восьмом классе, но я тогда абсолютно ничего не понял. Потому что это было вне истории, очень скудная информация. А потом стала появляться литература: "Дети Арбата", "Архипелаг ГУЛАГ". К окончанию школы я прочитал эти тексты, и тогда уже сложилась какая-то картина, — говорит Андрей. — При изучении семейной истории мне интересно накладывать на судьбы предков исторические события, которые в то время происходили. У меня, как и у Андрея Степановича, пятеро детей. И я могу им передать этот багаж знаний, если им это будет интересно".
Ознакомиться с дневником Андрея Степановича Аржиловского полностью можно на сайте проекта "Прожито".
Влада Нерадовская