"Живая память": Александр Сергеев
Ежегодная акция "Живая память" пройдет в Тюмени 5 мая. Информационное агентство "Тюменская линия" запускает серию материалов о военных корреспондентах.
Прозрение приходит к нам с большим опозданием. Теперь, когда после войны прошло более полвека, я понял, что некоторые, побывавшие в то время в армии, не имеют никакого представления об окопном солдате и фронтовике вообще..., конечно, не их вина, что они не участвовали в боях, не слышали свиста пуль и воя осколков или мин. У этих воинов были другие обязанности. Ну и Бог с ними...
Меня до глубины души взволновало стихотворение молодого поэта о войне. Вот оно:
Что такое война?
Это фронт и пожарища.
Что такое война?
Это гибель товарища.
Что такое война?
Это пуля и штык.
Что такое война?
Ужасающий крик.
Что такое война?
Это страшные муки.
Что такое война?
Это годы разлуки.
Что такое война?
Это пуля в груди.
Что такое война?
Это смерть впереди"
Воспоминания, воспоминания... Они, как ледяные глыбы в ледоход, громоздятся друг на друга, наползают прошедшими событиями, дробятся фактами, особенно, когда прожита жизнь...
В этих не больших и коротких воспоминаниях нет вымысла: что было, то было. Все, о чем я рассказываю, видел и пережил сам. Я выл солдатом Великой Отечественной. Выполнял свой долг, воевал, как и положено - честно, добросовестно. Когда, надо было стрелять, стрелял, когда идти в атаку, шел, когда надо было брести по горло в ледяной воде - брел. Сутками лежал в окопах под дождем и снегом...Из всех этих (и похожих на эти) событий, обычных на первый взгляд, но невыносимо тяжелых, а порой невероятно страшных, и складывалась Победа...
… Родился я и вырос в деревне Изюк Вагайского района, в семье потомственного хлебороба. В 1930 году родители вступили в коллективное хозяйство. Оно тогда носило название "Первая пятилетка". Затем отец, Петр Васильевич, стал кузнецом и проработал им 25 лет. Был участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки в Москве. Награжден медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной войне". Мать - Александра Петровна - домохозяйка. Из более чем десяти родившихся моих братьев и сестер в живых у моих родителей осталось только четверо - три брата и сестра...
Учиться, как и мои сверстники по деревне, начал в Карелинской школе. В 1940 году окончил 8 классов Вагайской средней школы.
1937 год. Начались репрессии. Моего друга и товарища Костю Антипина вместе с его родителями выслали на Север. Шло время. Мы взрослели. Летом, после учебы, мы помогали взрослым сеять, убирать хлеб. Колхоз наш был одним из лучших в районе. В 39-40 годы хлеборобы получали по 20-22 центнера зерна с гектара...
1941 год. 22 июня, как гром с ясного неба, прозвучало "Война!". Всех взрослых мужчин призвали в армию. Ушел на фронт и бывший счетовод колхоза С.Я. Ехлаков. Оставшиеся в деревне единодушно избрали меня счетоводом. В этой должности я и проработал до 16 февраля 1943 года.
А в деревню одна за другой шли похоронки. За войну их пришло в Изюк около 30-ти. Пришла пора и нам вслед за взрослыми идти в армию. 16 февраля многим из нас исполнилось по 17 лет. И вот мы в райвоенкомате. Нас собралось здесь более 50-ти человек со всего района. Прошли комиссию, оформили все документы.. С напутственным словом перед нами выступил бывший в то время военный комиссар - участник боев на Хасане, орденоносец Шорохов. Санным обозом, под руководством раненого солдата (ныне покойного) И.П. Москвина, мы двинулись по зимней дороге - Черное, Аромашево, Сорокино, Ишим - в областной центр г. Омск (тогда была Омская область). И вот мы на месте назначения. Многие из нас впервые в городе. Нас временно поместили в карантин. А через несколько дней, после медицинской комиссии, распределили по подразделениям. Мы, вагайцы, почти все были определены в восьмую роту второго батальона училища...
Здание этого знаменитого военного заведения расположено на берегу Иртыша. По рассказам знатоков, оно было построено при царях в 1812 году. Здесь готовили русских офицеров. Так вот и мы стали курсантами первого Омского военно-пехотного училища им. М.В. Фрунзе. Началась военная жизнь. Мы стали проходить солдатскую подготовку. Нам объявили, что из нас будут готовить младших лейтенантов - командиров огневых взводов. Вместе со мной в роте были вагайцы: Афанасий Середкин, Виталий Суботин, Николай Борисов, Гаврил Булыгин, Степан Сергеев, Иван Тунгусов, братья Степан и Иван Злобины, Федор Бабиков, Василий Голошубин. Военная служба мне нравилась и легко давалась. Я быстро усваивал боевые Уставы, материальную часть стрелкового оружия. К примеру, за несколько минут с закрытыми глазами мог собрать и разобрать замок станкового пулемета. Однако, нелегко давалась строевая подготовка. Да и к дисциплине не сразу привыкли. Наши командиры (наш взводный старший лейтенант Червяков) не мало попортили своей крови и нервов с нами - разношерстной оравой вчерашних подростков, не умеющих ходить в ногу и подчиняться командам. Надо было выбить из нас мальчишескую расхлябанность, лень, детскую сонливость и привитую материнской жалостью душевную слабость и вбить в наши, еще не созревшие тела, обойму солдатского строя.
В черством мужском обществе, где вместо ласкового материнского зова и незлобливого ворчания звонкая, как звук металла, команда, окрик, а иногда и мат, мы ожесточались и созревали для фронта, для убийства и смерти...
В такой обстановке, которая изматывала нас за день, мы, едва добравшись к койке, засыпали мертвым сном. А утром, в 6 часов снова резкая команда: "Подъем!" и все начиналось, как и вчера: утренняя физзарядка, завтрак, строевая, изучение Уставов, материальной части оружия. И так целые дни. Многие не смогли выдерживать суровой солдатской жизни и дисциплины. Они попросились, чтобы их быстрее отправили на фронт. Так, после трехмесячной учебы в училище, мой товарищ и друг по детству Степан Сергеев был отчислен из училища и отправлен в учебный полк. А оттуда его направили на фронт. Через некоторое время он был тяжело ранен, долго лежал в госпитале, а затем вернулся домой. Так же поступили и другие вагайцы, которые призывались вместе со мной.
Быстро и незаметно пролетели февраль, март, апрель, май, половина июня. Сводки Совинформбюро приносили неутешительные известия. Конец весны, 1943 года, как нам объясняли политработники, на фронтах Великой Отечественной войны был относительно спокойным. Однако, обе стороны - и советские войска, и фашисты - готовились к решающим летним сражениям. Наиболее подходящим местом для нового летнего наступления гитлеровское командование считало Курскую дугу.
Училище подняли по тревоге. Нас переодели в новое обмундирование. Мы спешно заменяли курсантские погоны на солдатские. Всем объявили: "Едем на фронт". Командир нашего взвода ст. лейтенант Червяков попросил меня остаться в училище, закончить курс обучения и получить звание офицера. Я отказался. Не хотел расставаться с товарищами, да и на фронт хотелось. Ведь молодой!
И вот мы в эшелоне. Через несколько дней нас высадили неподалеку от станции Прохоровка. Нам объяснили - это Воронежский фронт (позднее он станет 1-м Украинским). Нас быстро распределили. Все мы, вагайцы, как держались вместе, так и при распределении попали в один батальон - в мотострелковый - пулеметный, 99 танковой бригады, 40-й армии.
При комплектовании рот, взводов все вагайцы старались держаться вместе. Понимали, в бою лучше, когда рядом с тобой твой друг или товарищ. Мы успели договориться, что в случае чего никогда не оставим друг друга на поле боя.
Итак, я оказался в одной роте с Федором Бабиковым, Василием Голошубиным, Иваном Тунгусовым, Афанасием Середкиным, Александром Коротаевым. Всем выдали автоматы. Мне вручили ППШ за номером 3236. Затем распределили по "тридцатьчетверкам". И вот мы на передовой...
Нам объяснили, что обстановка здесь такова: острие немецкого клина было заправлено в сторону Воронежского и Центрального фронтов. Ударной силой здесь были две танковые дивизии: "Мертвая голова" и "Великая Германия". И вот вместе с другими частями на нашу долю выпало сдержать этот броневой таран...
С тех пор прошло более полувека. А перед глазами все чаще встают подробности той битвы. Нет, нет да и во сне приснятся события тех дней. Много всякого пришлось повидать. Здесь мы получили боевое крещение. Сразу попали в многодневные бои. От непрерывного адского грохота раскалывалась голова. В воздухе то и дело зависали "мессеры". Они сотнями сбрасывали на наши головы бомбы. Танки наши вихрем вылетали из своих засад и обрушивались на врага. Порой они сходились на короткую дистанцию и вертелись, норовя поразить друг друга в борт, либо с тыла. То там, то здесь шли на таран. Многотонные, стальные машины сталкивались со страшным грохотом. От взрывов, с танков слетали тяжелые башни, рвались и распластывались по полю гусеницы. К небу вздымались десятки густых столбов дыма...Стояла жара. Черная завеса дыма, пыли заслоняла солнце техникой и трупами убитых...
В первых же боях погибли мои однополчане Федор Бабиков и Василий Голошубин. Тяжело был ранен Иван Тунгусов. Чуть позднее выбыл в госпиталь Афанасий Середкин, на поле боя которому я оказал первую помощь...
Судьба подарила мне счастье остаться в живых. От Курской дуги я прошел с боями сотни километров по левобережной Украине. Участвовал в освобождении Харькова и многих сел и городов Украины. Но особо запомнились мне на всю оставшуюся жизнь форсирование Днепра и бой на Букринском плацдарме (он назывался по имени сел Великого и Малого Букрина).
Незадолго до этого меня приняли в члены ВЛКСМ. Комсомольский билет вручили на левом берегу Днепра, накануне форсирования реки. Это книжечка серо-стального цвета с силуэтом Ильича и двумя (тогда еще было только два) орденами боевого Красного Знамени и Трудового Красного Знамени - хранится у меня по сей день. На внутренней стороне обложки номер билета 19452293; время вступления в ВЛКСМ - сентябрь 1943 года; наименование организации, выдавшей билет - Политотдел 99-й танковой бригады.
...Накануне форсирования реки мы пешком прошли город Переяславль-Хмельницкий, Дарницу и 21 сентября прибыли к месту назначения. Вот он, каков Днепр! Его воспел в своих стихах украинский поэт Тарас Шевченко. Левый берег зарос мелким ивняком. Правый бугрился высотами. Река привычно катила свои воды. Завтра нам предстоит форсировать этот водный рубеж.
... В ночь на 22 сентября началось форсирование Днепра. Никогда не сотрется в памяти та страшная ночь. Не всем удалось добраться до правого берега этой могучей реки. Плот, на котором мы переплавлялись; был обнаружен противником. Начался ураганный обстрел. Вокруг рвались мины, снаряды. Чем ближе подходили плоты к правому берегу, тем ожесточенней становился вражеский огонь.
"А что же будет тогда у самого берега? - подумалось мне (да не только мне одному), - раскрошат нас, как в мясорубке...". "Как ближе подойдем, легче станет, - успокаивал нас командир роты старший лейтенант Сирота. - Правый берег высокий, попадем в мертвое пространство, фашисты видеть нас не будут, прицельный огонь прекратится".
Но плот все-таки разбило. Оставшиеся в живых вплавь добирались до правого берега. С ходу, с большими потерями, нечеловеческими усилиями мы выбили немцев из сел Ходоров и Малый Букрин. Теперь эти села и стали нашим плацдармом. С рассвета на нас накатился огненный вал. Земля задрожала, заколебалась. Она рвалась на куски, гудела, стонала. Мы все укрылись в окопах. Обстрел становился все более лютым. Откуда-то били по нашим позициям немецкие шестиствольные минометы. Мы их называли "ишаками" за их неприятный, режущий уши скрежет. Тягучее сопение их тяжелых снарядов завершалось гулкими, резкими, раскатистыми разрывами. Все, что попадало под них, горело. Потом налетели бомбардировщики. Они обрушивали на нас свой смертоносный груз. Это был сущий ад!
Плацдарм наш каждый день буквально поднимался на воздух. Горели дома, постройки, лес, земля. Казалось непонятным, как могли уцелеть на нем люди? Измочаленный взрывами, изъеденный воронками от авиабомб "пятачок" продолжал жить, обороняться и даже контратаковать немцев...
Помнится один из самых тяжелейших дней. Когда мы отбили пятую или шестую атаку немцев и сами не раз сходили в контратаку, то речушка, что течет по Малому Букрину, стала розовой от крови. А обнаружил это я тогда, когда после очередной отбитой атаки, задыхаясь от жары и пота, зачерпнул пилоткой и напился этой воды. Стало неприятно и жутко. А поле боя, где нас атаковали и мы ходили в атаку, представляло жуткую картину: оно было усеяно трупами наших и вражеских солдат.
Весь этот ад продолжался ежедневно: с утра и до позднего вечера. Ночью мы отдыхали. С конца сентября и по 6 ноября плацдарм превратился в выжженный пустырь. От постоянного обстрела и бомбардировок он бурлил, как котел с кипятком. Немцы изо дня в день пытались сбросить нас с "пятачка", утопить в Днепре. И шансов остаться в живых у нас было не много.
Здесь, на Букринском плацдарме, я был тяжело контужен. А произошло это так. За ночь противник подтянул резервы. С рассветом вновь начался огненный шквал. Командир роты, теперь уже капитан Сирота объявил: "Ни шагу назад! Сражаться будем до последнего патрона! Дошло, орлы?". А ураганный огонь все врастал и нарастал. Особенно неиствовали шестиствольные минометы. Оглушительные, бьющие по нервам разрывы тяжелых снарядов. Небольшая передышка. И тут же грохот авиамоторов - вновь десятки "юнкеров". Они, эти машины-крестоносцы (в который раз) стали "перепахивать" землю. Они пикировали так низко, что слышен был свист ветра в плоскостях, дико выли сирены, вмонтированные в стабилизаторы мин. Этим немцы еще больше нагоняли страх...
...Убит капитан Сирота. Воспользовавшись небольшой передышкой, мы на плащпалатке перенесли его тело к стоявшему невдалеке уцелевшему домишку в деревне Ромашки и стали рыть могилу на огороде. Немцы не стреляли. Они располагались на высотах, и мы в их биноклях, по всей вероятности, были как на ладоши. Они наблюдали за нами. И, когда, захоронив капитана, собрались у могилы, фашисты открыли по нам из шестиствольных минометов огонь. Мы бросились в наспех вырытых кем-то окопы. Я с Беляевым прыгнул в один окоп. Я был в каске, голова на уровне бруствера, опустился бы пониже - тесно, ко мне прижался плечом Беляев. Каску он где-то оставил. А снаряды рвались совсем рядом. Взрыв около окопа. Когда мина или снаряд взрываются рядом, грохота нет, только звон и удар... Нас наполовину завалило землей. Я был оглушен, контужен, на голове у меня сильно была помята каска (позднее увидел), плечо в крови, левая половина лица и глаз сильно болели. Взглянул на Беляева и обомлел: голова его разбита (вот откуда кровь на плече). Оцепенев, несколько мгновений я тупо глядел на убитого товарища.
...Выбравшись из окопа, я бросился к тому месту, где укрылись остальные товарищи. Из одного засыпанного окопа торчала только рука, звавшая на помощь. Я начал разгребать руками землю. Освободил голову и помог засыпанному, это был Крашенинников, выбраться из окопа. А под ним еще было трое. К сожалению, они были мертвыми...
...А поодаль лежал труп нашего комбата. Мина угодила близко от его могилы, и его выбросило на верх. Хоронили второй раз, уже поздним вечером.
Контузия сделала свое дело. Целую неделю ходил глухим, болели глаза. В санчасть не пошел. Считал контузию пустяком по сравнению с ранением. Так поступил бы каждый из моих товарищей. Да и не до того было. Каждый, кто мог держать винтовку, был нужен на плацдарме, чтобы отбивать атаки немцев. Глухота постепенно прошла. Но в левом глазу исчезло зрение. И все же я продолжал воевать.
В тот же день, когда погиб капитан Сирота, в щели, в которой спасались от бомбежек местные жители, заживо были погребены - наш старшина и командир взвода - младший лейтенант. К сожалению, я не сохранил в памяти их фамилии. В тот раз от нашей роты осталось не больше двадцати человек.
Не для бахвальства отмечу, что, будучи на Букринском плацдарме, мне посчастливилось видеть и быть рядом с Членом Военного Совета фронта (1-го Украинского) Н.С. Хрущевым. 21-23 октября с Букринского плацдарма была предпринята попытка начать наступление на Киев. Вот в это-то время я и видел Н.С. Хрущева. Он вместе с нами, с пистолетом в руке пошел в атаку. Но через несколько часов нам пришлось вернуться. Наступление успеха не имело...
В разгар ожесточенных боев наша танковая бригада стала гвардейской. Приказом по ней за номером 176 от октября 1943 года мне было присвоено персональное звание гвардейца с правом ношения нагрудного знака "Гвардия". В конце октября этот знак вручил мне прямо в окопах командир батальона майор Максимов.
…6 ноября 1943 года. Киев освобожден от фашистских захватчиков. На плацдарме установилось затишье. Мы, оставшиеся в живых, обсуждали события последних дней, писали домой письма. Готовились к новым и трудным походам и боям. Никто не знал, что готовит судьба каждому из нас. Но мы радовались, что остались живы, радовались, что удалось дожить до этих дней, что не уступили врагу плацдарма - этого, обильно политого кровью наших солдат, клочка советской земли.
В один их таких дней к нам пришел комсорг полка. Мне он принес радостную весть: меня направляют на учебу в танковое училище...
Чтобы лучше понять, что происходило на Букринском плацдарме, хочется привести несколько фрагментов из материала Бориса Смирнова (сын писателя С.С. Смирнова) "Букринский пьедестал", опубликованного в 48 номере "Огонька" за 1987 год:
"На месте всех сражений минувшей войны памятников не поставить: негде будет пахать, негде строить… Но есть, остались еще на нашей земле такие незаживающие раны, что каждая травинка с них, каждый лепесток словно взывают к твоей памяти и к совести: НЕ ЗАБУДЬ О ПРОЛИТОЙ ЗДЕСЬ, РАДИ ТЕБЯ, КРОВИ!..
...Один из мемориалов возник недавно на крутом Днепровском берегу, названном в годы войны Букринским плацдармом.
...Части наших войск форсировали Днепр в районе Великого Букрина, заняли берег, но встретили жестокое сопротивление...
...Гитлеровцы всеми средствами продолжали атаковать узкую прибрежную полосу, пытаясь сбросить наших солдат в воду.
...Этот плацдарм дался нашему командованию десятков тысяч жизней. Бои длились больше месяца.
...Местные жители рассказывали о жестоких боях на правобережье Днепра. Это было в шестидесятых годах, всюду еще встречались следы сражений. Даже на деревенских огородах остались могилы солдат - их тогда, в сорок третьем, многие подбирали на поле боя и сами хоронили. Мы видели дощечки, фанерные таблички с полустертыми именами. Старушки так и говорили об этих могилах "Мои солдатики". Вспоминали, что в дни боев из речушки нельзя было напиться, текла сплошная кровь. А на высоком холме, где шли особо упорные сражения, земля была просто выложена осколками и гильзами. Потом, каждый год, в День Победы там собирались люди со всех окрестных сел, выстилали землю рушниками, поминали погибших..."
...Еду в Сызрань. Скрыл от медкомиссии слепоту левого глаза. Меня зачисляют курсантом Сызранского танкового училища. Мне посчастливилось жить и учиться в одном взводе с Героем Советского Союза Леонидом Герасимовичем Цибизовым (сейчас он живет в Киеве, у меня есть его адрес). Звание Героя он получил за форсирование Днепра.
Находясь на фронте в пехоте, идя в атаку десантником на броне "тридцатьчетверки", сутками сидя в мокрых и грязных окопах, делая многокилометровые пешие переходы, я всегда завидовал танкистам. Еще бы! Грозная машина, броня! В пехоте же одно спасение - матушка земля, которую каждый день копаешь и копаешь...Верно, кое-кто из танкистов говорил, что они тоже завидуют пехоте. Там, дескать, и зарыться в земле можно, не то, что в железной коробке.
Побывав на фронте, на самом переднем крае, повидав всякое, я понял, что война страшна и кровава для всех родов войск. И все же я был доволен, что попал в училище и окончил его по высшему разряду. Моя мечта сбылась: я, советский офицер, танкист. Конечно, по своей инвалидности (я ее и здесь скрыл) мог бы остаться при училище или совсем демобилизоваться из армии. Этого я не сделал. Я снова поехал на фронт.
Вместе с другими офицерами еду в г. Горький (ныне Нижний Новгород). Здесь на заводе получил боевую машину. Мой экипаж - механик Г. Чернов, наводчик В. Удалинин, заряжающий В. Захаров. Несколько дней учебы и погрузка в эшелон на открытые платформы. Нам всюду давали "зеленую улицу". Мы быстро прибыли на место назначения - снова на 1-й Украинский фронт. Теперь уже на польскую землю.
Я и мой экипаж были зачислены в 1238 ордена Александра Невского самоходный артиллерийский полк резерва Главного командования. Наша самоходка под номером 1655 с официальным названием "СУ-76" вошла в состав первой батареи полка, которым командовал подполковник Мельников.
...И вот мы на той земле, откуда пришла война. На участке, куда прибыл наш полк, кипела битва за плацдармы за западных берегах рек Одер и Нейсе. Гитлеровцы упорно сопротивляются и только тогда перестают стрелять, когда у них кончаются патроны и снаряды. Города, деревни, дороги приспособлены к самой упорной обороне. Всюду завалы, фугасы, мины. Построены такие доты, что их никакая бомба не берет - бетон и сталь.
После длительной учебы в тылу нам снова приходится привыкать к фронтовой жизни: к крови, смерти. Очень страшно и больно было видеть (ведь шли последние дни войны), когда на твоих глазах происходило жуткое зрелище. Когда от прямого попадания в самоходку твоего соседа и товарища и от детонации находившихся в ней боеприпасов от машин буквально ничего не оставалось: броневые листы, пушки, моторы - все летело в разные стороны. Естественно, членов экипажа хоронить не приходилось.
В ночь на 16 апреля 1945 года полк вышел на исходные позиции. С рассветом началась неслыханная канонада. Это было начало битвы за Берлин. Невзирая на отчаянное сопротивление фашистов, Берлин капитулировал. 2 мая над Рейхстагом взвилось знамя Победы!
Нет смысла говорить, какой ценой доставалась эта ПОБЕДА. А потом ведь еще были бои, еще были потери и смерть многих. Все это длилось до 9 мая. Наш полк продвигался к Праге. 8 мая в пригороде столицы Чехословакии шли ожесточенные бои. На моих глазах здесь полегли сотни солдат из пехоты. Наш полк не досчитался трех самоходок.
...Ранним утром 9 мая наши самоходки вошли в столицу Чехословакии. Здесь мы встретили и отпраздновали ДЕНЬ ПОБЕДЫ...
...Прошло более полвека с тех пор. А перед глазами стоит незабываемая встреча жителей Праги, наших солдат, солдат освободителей. Нас буквально заваливали цветами майской сирени, обнимали, целовали, дарили различные подарки, угощали вином, яблоками. Да разве обо всем этом расскажешь на бумаге? Надо было все это видеть!
...А потом была Вена, Маутхаузен, пригород города Секешвехервар (Венгрия), где наш полк был в составе оккупационных войск.
В июле 1946 года я был демобилизован из рядов Советской Армии и прибыл на родину.
Казалось бы, что после той войны, захлебнувшийся кровью человек, никогда не поднимет оружие на своего собрата. Прошло более полстолетия с той страшной войны, и снова кричат и кричат умирающие мальчики в солдатском камуфляже. Судорожно сжимая обрубки ног, порванные животы, они гибли в афганских горах, погибают в Чечне. Как мы на той войне, валятся убитыми в окопах, возле дымящихся воронок, горящих бэтээров. Порой мне кажется, что это опять мы, на той войне!
