Смрад Туры, "бакланы" с городища и любовь к чаю с пряженниками: что писали о Тюмени в XIX веке?

Вид на Затюменку. Открытка начала XX | Фото: группа "Тюмень до нашей эры" ВКонтакте

Далее в сюжете Как начать изучать историю семьи: советы тюменского архивиста

Внешний облик Тюмени XIX века, нравы ее обитателей, основные промыслы не раз становились предметом описания современников. Каким увидели наш город известные литераторы, журналисты и исследователи того времени — в материале ИА "Тюменская линия".

Колоритное описание Тюмени 1860-х годов и ее жителей оставил исследователь Сибири, писатель и общественный деятель Николай Михайлович Ядринцев (1842–1894). Как отмечает краевед Лариса Беспалова в исследовании "Тюменский край и писатели ХIХ века", в основу произведения, которое получило название "Письма о сибирской жизни", легли личные впечатления публициста.

Про тюменские улочки и пристрастие тюменцев к еде

Тюмень я нашел купеческим и торговым городком. Но не подумайте, что это город, испещренный магазинами и вывесками, с массой торговых контор и квартир коммерческих агентов, с немолчной движущейся толпой рабочего и торгового люда по улицам. Нет! Это один из тех купеческих городков России, которые, обыкновенно, зовутся за нетронутую цивилизацией жизнь "излюбленными городками" Руси. Здесь видны чистые, патриархальные домики мещан, тихие мастерские ремесленников, местами грязные и вонючие заводы, наконец тяжелые каменные дома купцов, стоящие, как крепости, с вечно задвинутыми на запоры воротами, со спущенными на двор цепными собаками, с мрачными нежилыми покоями, нередко очень богато убранными, тогда как хозяева занимают самую грязную частичку дома и нередко находятся просто "в людской", то есть в кухне, с прислугой. Вся торговая деятельность Тюмени сосредоточивается в глухих замкнутых дворах, где нагружаются тяжелые обозы для отправок, да в складочных магазинах с ржавыми замками, куда допускается лишь один доверенный приказчик. Здесь тихо и скрытно совершается торговое таинство; сделки купцов происходят, разумеется, не в конторах, а больше за закуской, выпивкой и картами. Все это нам будет понятно, если мы всмотримся внимательнее в тюменскую жизнь; наблюдателю представится, что главная цель, двигающая жизнью и важнейшая ею функция есть еда, остальные же занятия побочные, второстепенные, а к ним принадлежит и коммерция. У зажиточного тюменца день начинается набиванием желудка пряженниками (прим. — лепешки, обжаренные в масле) за чаем, затем чрез два часа следует закуска с разными соленостями или завтрак с приправою доброго количества водки, что дает ему случай ходить до обеда в довольно приятном тумане; затем следует плотный обед и порция хмельного, заставляющая его соснуть часов до шести вечера; вечером чай с пряженниками, закуска с туманом и затем ужин с окончательно усыпляющей спиртной порцией. Все визиты, встречи, дела и развлечения сопровождаются непременной едой.

Про "бакланов" с городища

Городское население Тюмени состоит из купеческой аристократии и плебса — из ремесленников и мещан; к ним примешивается лишь незначительный элемент местного чиновничества, которое в жизни города мало заметно. Тюмень — это тип сибирского купеческого города. Тюменская денежная аристократия занимает самое важное положение в городе и по своему влиянию первенствует. Она носит староверский отпечаток и боится светской жизни. В Тюмени нет ни балов, ни вечеров, кроме домашних вечеринок. Жизнь замкнутая и глухая, домашняя. Только отцы семейств пользуются полною свободою, съезжаясь для игры и кутежей; семействам же почти нет развлечений.

Жизнь тюменского плебса также носит свой оригинальный отпечаток. Низший класс состоит, как и в остальных сибирских городах, из мещанства, и известен под названием "бакланов". В Тюмени они выбрали своим центром особую слободу за оврагом, называемую "городище". Городище с издавна приобрело себе особую жизнь, принимая в свою среду разные забубенные головы, промышленников-воров, срезывателей товару с обозов и проч. Дома у них с нарами, подпольями, подземельями, приспособленные к занятиям сомнительного свойства. Больше всего "городище" боится, чтобы не открыли его катакомбы и потому тщательно оберегает их от всяких вторжений. Прежде оно жило окончательно своею жизнью, имело свои обычаи, нравы, свою полицию и даже свою финансовую систему и денежные знаки местного произведения. Городская полиция к нему не подступалась.

Про кожевенный Лион и печальную участь тюменских ковров

Тюменское мещанство деятельно занимается шитьем кожевенного товара, хомутов, узд, рукавиц и бродней (местной обуви), снабжая ими Сибирь далеко на Восток. В этом случае оно одно из наиболее ремесленных населений Сибири, и Тюмень — это кожевенный Лион. [...]

Тюмень один из важнейших промышленных пунктов Сибири. В самой Тюмени 67 кожевенных заводов и до 16 в округе, [...] до 46 других заведений как мыловаренных, гончарных, канатных, кирпичных, 1 клееваренный и 1 калевый. Кожи идут в Россию, Китай, восточную Сибирь и Киргизскую степь.

Тюмень замечательна, кроме выделки кож, еще производством ковров, имеющих впрочем печальную участь; отправляемые кроме Сибири в Петербург и царство Польское, они употребляются для шорного дела, то есть на обивку экипажей и т. п. Самое производство кож в Тюмени находится в примитивном состоянии: техника доморощенная, мастера плохие и знания никакого. Таким образом, если Тюмень и замечательна в промышленном отношении, то исключительно обработкой сырья, что, впрочем, составляет отличительную черту всей сибирской промышленности.

На Малом Городище. Начало ХХ века | Фото: группа "Тюмень до нашей эры" ВКонтакте

После освобождения от крепостной зависимости в 1861 году многие крестьяне, проживавшие в европейской России, отправились на свободные земли в Сибирь. Тема переселенчества нашла отражение во множестве произведений того времени. Одним из перевалочных пунктов для переселенцев была Тюмень. Описание нашего города можно найти в очерках "Переселенческое дело в Тюмени" и "В переселенческих бараках" близкого к народникам литератора Глеба Ивановича Успенского (1843–1902).

Про красоты и смрад Туры

Не мог я, конечно, не заметить, как хорошо место, где расположен этот город, как удивительно хороши берега и самая река Тура; но не мог не пожалеть, что тюменский обыватель не сумел сберечь для себя этого великолепного изгиба высокого берега, хотя бы для своего отдохновения, для прогулки; ведь вид-то какой! Тюменский обыватель устроил с этим берегом совершенно неблагообразные вещи; пройти по нем с одного конца до другого невозможно; можно видеть его только тогда, когда улица упрется в самый берег; а там, где она уперлась и где вы подумали, что, наконец, можете идти направо или налево по берегу, там, под углом к этому берегу, начинается новая улица, вправо или влево, застроенная домами, за которыми опять не видно берега. Кроме сожаления о пропаже этого чудного вида на простор долины за р. Турой, пожалел я и о самой Туре.

— Что это, как будто чем-то пахнет? — спросил я сторожа в купальне.

— Это еще слава богу! Сегодня воскресенье, заводы не работают; а как в будни, да пустят они свою грязь, так чисто дохнуть невозможно!

Как раз против купален расположились кожевенные заводы, специальное дело Тюмени. При более подробном разговоре об этом деле оказывается, что "ничего невозможно поделать", ни купальню перенести, ни заводов.

Молва гласит, что об этом идет уже давно речь и толки, но все "ничего невозможно". Купальню даже и вовсе невозможно перенести ни выше, ни ниже: выше будет далеко, а ниже начинается уже настоящий кожевенный смрад. Таким образом, и место хорошо, и вид великолепный, и река "лучше не надо", а купаться нельзя, потому что можно, во-первых, заболеть какой-нибудь накожной болезнью, а во-вторых, даже и задохнуться.

Тюмень. Река Тура. Общий вид. Конец XIX века | Фото: группа "Тюмень до нашей эры" ВКонтакте

С описанием разных сторон жизни Тюмени XIX века можно познакомиться в цикле очерков "Мои воспоминания" Николая Мартемьяновича Чукмалдина (1836–1901). Уроженец деревни Кулаково в возрасте 16 лет поступил на работу приказчиком к одной из тюменских купеческих семей, а впоследствии стал состоятельным купцом, известным просветителем и меценатом.

Про свирепые тюменские пожары

[...] как только наступило лето, опять начались пожары в этой части города. Сначала сгорело домов 15, а потом, на другой день, новый пожар уничтожил сразу 400 домов, в том числе и новый домик моей крестной матери. Этот пожар представлял собою такое море огня, что не дай Бог видеть что-нибудь подобное другой раз в жизни. В воздухе нестерпимая жара; кругом пламя и дым; высоко к небу летят искры и головни; по улицам со зловещим свистом поднимаются вихри; со всех сторон мятутся люди с воплями и криками о помощи. Одни тащат из домов ненужный хлам, а ценные вещи забывают, оставляют на жертву огню; другие складывают движимость на свободной улице, думая, что тут будет всё цело и сохранно. В такие моменты испуг и горе как-то парализуют рассудочную сторону человека. Так, иной раз видишь, что кто-нибудь бережно выносит со двора метлы, лопаты и другую подобную рухлядь, цена которым несколько копеек, и забывают выносить ценные предметы. Но вот летит по ветру головня с огнем и, падая через кварталы домов, поджигает новые строения; тут же загорается и вытащенное на улицу имущество. Везде крики и шум, всюду отчаянные вопли и рыдания; кругом зловещий свист и рёв пламени, и треск падающих, разрушающихся зданий.

В несколько часов этого пожара тысячи семей остались без крова и пристанища. На выгоне города образовался табор погорельцев, где в беспорядке были свалены в кучи выхваченные и вывезенные из домов зеркала, войлоки, серебро, сапожные щётки. Дети плакали, взрослые, вторя им таким же плачем, торопливо устраивали из вещей какую-нибудь защиту для ночлега и приют для жизни на несколько дней, пока будут найдены квартиры в городе. Жители других частей, не пострадавших от пожара, везли и несли в табор хлеб и провизию, раздавая их каждому бескровному человеку и семейству.

Про сибирских картежников и гуляк

А какие страшные азартные игры в карты в те времена существовали в Сибири! Это покажется теперь, пожалуй, невероятным. Кроме риска и азарта, в эти игры вносились зачастую многие степени шулерства, начиная с краплёных карт и оканчивая систематическим спаиванием вином увлекшегося азартного игрока.

Покойный А. Малых картёжною игрой расстроил своё блестящее транспортное дело, проигрывая в Тюмени по 10 и по 20 т. р. в вечер. Одно время славился и процветал в Тюмени отставной чиновник, некто Унжаков, составивший себе карточною игрою целое состояние. Дом его был устроен прекрасно и открыт для всех; здесь постоянно велась картёжная игра, конечно, среди богатой обстановки, изысканных ужинов и с бесконечной выпивкой.

Картина "Карточные шулеры" тюменского художника второй половины XIX века И. Калганова | Фото: Сергей Елесин, ИА "Тюменская линия"

Одно из колоритнейших описаний нравов тюменского купечества позапрошлого века оставила писательница Надежда Александровна Лухманова (?–1907). Петербурженка из дворянской семьи вышла замуж за инженера Александра Колмогорова, сына кожевенного короля Тюмени Филимона Колмогорова. В нашем городе она прожила недолго — с 1880-го по 1885 год, после чего покинула провинцию. Свои впечатления о жизни в уездном городке она зафиксировала в произведении "Очерки из жизни в Сибири", большая часть этого текста, посвященная Тюмени, называется весьма говоряще — "В глухих местах".

Про тюменское купечество

Дом Крутороговых, как и все, впрочем, богатые дома города Т., был полная чаша. В кладовых его, просторных и прохладных, как сарай, хранились посуда, хрусталь и всякая утварь, которой хватило бы на много лет и многим семействам; стояли громадные кованые сундуки с полотнами и материями для годового домашнего обихода; на них высились нерасшитые кожаные цыбики чая, забитые гвоздями деревянные ящики с головами сахара; по углам целые закрома мешков и кульков с орехами, пряниками и другими лакомствами, покупавшимися пудами; на полу, как гигантская пластовая пастила, лежали вперегиб белые войлоки; груды персидских ковров, которыми в годовые праздники и семейные торжества убирался весь дом; по стенам на громадных крюках висели запасные сёдла, уздечки, сбруя. Словом, тут было всё, что возраставшее благосостояние купеческой семьи могло собрать по своим ежегодным скитаниям на ярмарках в Ирбите и Нижнем.

В подвалах и других закромах находились туши мяса, запасы мороженой рыбы, икра бочками и всякая снедь и выпивка. Словом, если бы городу Т. надо было выдержать осаду и кругом был глад и мор, семейство Крутороговых прожило бы сытно и привольно, пользуясь одними своими складами.

Артамон Степанович Круторогов родился шестьдесят лет тому назад на тятенькином огороде, где "маинька", не рассчитав времени, полола гряды. До восемнадцати лет он не сносил ещё ни одной пары сапог и околачивался кругом "кобылки", на которой распяливали десяток-другой кож, работая на чужой завод. Здоровый, рослый, с лицом, изрытым оспой, Артамон рос сметливый, юркий, первый боец зимних кулачных боёв на городище, где "стенка на стенку" выходили каждое воскресенье фабричные. Молодым парнем он побывал уже в далёких татарских юртах, перезнакомился со всеми "князьями", устроил себе кредит и к двадцати пяти годам орудовал уже в собственном заводике. Тридцати лет он женился, взяв за себя невесту с деньгами из степенной, скопидомной семьи Балушиных. Настасья Петровна, выйдя за него шестнадцати лет, повидала на своём веку всякие виды и побывала во всяких переделках, но умная и добрая, она, несмотря на то, что внесла в дом мужа основной капитал будущего богатства, многие годы работала с ним наравне, приобретая и откладывая грош за грошом. Детей у них было много, но так как в то время и отцу, и матери некогда было с ними "возжаться", то их и отдавали на руки старухам бабушкам и тётушкам, которые от грыжи прикусывали им пупочек, от надрывного крика поили маковой настоечкой, а от любви закармливали мёдом, пряниками, поили суслом пивным и домашней бражкой. При этой системе дети не загащивались подолгу на земле, а отправлялись "к ангелам небесным", и только три сына и составляли в настоящее время семью Крутороговых.

Купец Ф.С. Колмогоров. Портрет из фондов Музейного комплекса им. И.Я. Словцова | Фото: группа "До революции" ВКонтакте

Любопытное описание Тюмени оставил писатель Николай Дмитриевич Телешов (1867–1957 ), который в 1894 году отправился в путешествие по сибирским городам. На основе поездки он написал книгу "За Урал. Из скитаний по Западной Сибири".

Тюмень — ворота в Сибирь

Хотя и говорят, что Екатеринбург — ворота в Сибирь, но по всей справедливости это название заслуживает именно Тюмень. До Тюмени и железная дорога проведена, и телеграфное слово считается по пятачку, как повсюду, в любом городе; по пути те же порядки, те же станционные строения, как везде, и не видишь никакой особенности; но едва переступишь порог тюменского вокзала, едва очутишься по ту сторону, как все изменяется, и даже телеграфное слово обходится вместо пятачка в гривенник, потому что — Сибирь! Здесь уже истинная Сибирь, и не только географическая, а характерная, бытовая Сибирь...

...Город Тюмень стоит при впадении речки Тюменки в реку Туру, по которой с сороковых годов развилось пароходство, давшее местной торговой деятельности новые силы. Товарное движение на Обь и Иртыш теперь достигло больших размеров, и рабочие на пристанях добывают рубля до полутора за день; по деревням работают сита, кули и сани, но более широкой известностью пользуются здешние ковры... Экипажей рессорных здесь нет, да и вряд ли возможно на них ездить; дома преимущественно деревянные, почерневшие; но есть и оштукатуренные, приличные и даже красивые.

Про скромных и заботливых тюменцев

Здесь население скромно и заботливо: например, на мои вопросы, когда удобнее застать такого-то обывателя, мне отвечали про многих: всего лучше в 7 часов утра. А местное купечество до такой крайности "степенно", что не только не зайдет в ресторан пообедать, но даже мимо гостиницы норовит пройти по другой стороне...

Про арестантов и переселенцев в Тюмени

Проезжая по городу, я столкнулся на какой-то площади с громадною партией арестантов: их гнали на берег, на баржу. Сначала было видно, как надвигалась эта серая колыхающаяся масса, потом забелели солдатские рубахи, засверкали штыки, и звуки шагов зашумели вместе со скрежетом цепей. Люди с бритыми головами, в серых халатах или куртках, нагруженные связками и пожитками, обремененные кандалами, нередко босые, с высоко засученными штанами, иные в сапогах торопливо проходили широкою полосой среди конвойных, опрятно одетых в белые рубахи; словно серый бурный поток мчался среди своих берегов; проходя через городские лужи, они шлепали по ним ногами или перепрыгивали их и бряцали цепями то дружно, то вразброд,— и эта невозможная музыка, терзающая непривычные нервы, слышалась еще издали.

Партия была огромная — не менее тысячи человек, а пожалуй, и больше. Сначала гнали мужчин, потом шли женщины , также с узлами, в халатах и белых платках; также перескакивали они через лужи, а другие, у которых были босые ноги, шлепали по воде. Потом тянулся целый обоз телег и кибиток с больными; тут же ехали и женщины с грудными детьми...

Снова, как было уже раньше со мною на камском пароходе, при виде арестантов мне вспомнились переселенцы. Я знал, что именно здесь, в Тюмени, сосредоточиваются ихние партии, что именно отсюда рассылаются они по разным областям и губерниям.

Влада Нерадовская